Пыльный свет, как письмо,

опускается в щель -

изучи его нитями чувств.

Это счастье само,

но проверь, не вотще ль

ты поверил, что дом этот пуст?

 

И сгущается тишь,

только маятник - тик -

отобьет механический такт.

Появляется мышь,

озирается миг -

никого, это сказочный факт.

 

Тут не просто корысть:

по опоре стола,

коготками шурша, заберись  -

так взбирается рысь

на вершину ствола.

Жаль вот крылья плечам не пришлись.

 

Ты бы взмыл, как орёл,

расстилая перо, -

гордый символ дремучей души,

озирающей дол,

чтоб насытить нутро,

так насытить его поспеши!

 

И вгрызись, и воспой

упоительный глад,

пищеед, пищепевец и жрец,

тонкокожей губой

приласкай рафинад,

будто мрамор. А в пасти – резец.

 

Вот и сала слои,

и печенье, и сыр,

ветчины благодатная плоть!

Это люди свои

волхования в жир

превращают, храни их Господь!

 

О звериная жизнь,

ты наелся пока?

Значит, скоро захочется спать.

Сладострастная грызнь

и худая тоска -

эту хворь ты обязан Спасать!

 

И по жилочкам дрожь,

и не скажет судьба,

отчему ты нервозный такой?

И родился за что ж

с половинкой ума?

(Как и все на планете людской.)

 

Над равниной стола

голубое окно -

мутный космос огромного сна.

И течёт от стекла,

как чужое вино,

зябкий запах, должно быть – весна!

 

Там бредёт великан -

плоскостопый старик -  

одинок, неприкаян и нем.  

Он уходит в туман. 

Из тумана возник 

и вот-вот пропадёт насовсем.

 

Оттого что простор

выдувает тепло,

нет ни пользы, ни радости в том,

что растёт кругозор

и крупнеет чело

у того, кто оставил свой дом.

 

Возвращайся в подвал,                            

где скопился на дне

прах шагов и осадок вещей.                 

Ты везде побывал -

так поведай родне

про строенье материи всей.

 

Да сказать не суметь,

как сквозит пустота,

как закашлялась в кране вода,

как узнал свою смерть

на портрете кота…

А Творца не узреть никогда.

 

А. Гальцев