
Пыльный свет, как письмо,
опускается в щель -
изучи его нитями чувств.
Это счастье само,
но проверь, не вотще ль
ты поверил, что дом этот пуст?
И сгущается тишь,
только маятник - тик -
отобьет механический такт.
Появляется мышь,
озирается миг -
никого, это сказочный факт.
Тут не просто корысть:
по опоре стола,
коготками шурша, заберись -
так взбирается рысь
на вершину ствола.
Жаль вот крылья плечам не пришлись.
Ты бы взмыл, как орёл,
расстилая перо, -
гордый символ дремучей души,
озирающей дол,
чтоб насытить нутро,
так насытить его поспеши!
И вгрызись, и воспой
упоительный глад,
пищеед, пищепевец и жрец,
тонкокожей губой
приласкай рафинад,
будто мрамор. А в пасти – резец.
Вот и сала слои,
и печенье, и сыр,
ветчины благодатная плоть!
Это люди свои
волхования в жир
превращают, храни их Господь!
О звериная жизнь,
ты наелся пока?
Значит, скоро захочется спать.
Сладострастная грызнь
и худая тоска -
эту хворь ты обязан Спасать!
И по жилочкам дрожь,
и не скажет судьба,
отчему ты нервозный такой?
И родился за что ж
с половинкой ума?
(Как и все на планете людской.)
Над равниной стола
голубое окно -
мутный космос огромного сна.
И течёт от стекла,
как чужое вино,
зябкий запах, должно быть – весна!
Там бредёт великан -
плоскостопый старик -
одинок, неприкаян и нем.
Он уходит в туман.
Из тумана возник
и вот-вот пропадёт насовсем.
Оттого что простор
выдувает тепло,
нет ни пользы, ни радости в том,
что растёт кругозор
и крупнеет чело
у того, кто оставил свой дом.
Возвращайся в подвал,
где скопился на дне
прах шагов и осадок вещей.
Ты везде побывал -
так поведай родне
про строенье материи всей.
Да сказать не суметь,
как сквозит пустота,
как закашлялась в кране вода,
как узнал свою смерть
на портрете кота…
А Творца не узреть никогда.
А. Гальцев